Летняя рапсодия [Сборник] - Грейс Грин

— Папа и Вито отправились на бокс, — объяснила Тереза. — Я позвонила Софии, чтобы она тоже пришла, но она сегодня неважно себя чувствует. Так что будем только ты да я, ну и минестроне. [14]

— Бегу, мама. — Она давно не испытывала такой признательности за приглашение домой.

Увидев ее, мать нахмурилась и пощупала ей лоб. Сначала Фрэнки твердила, что ничего не случилось, но за минестроне она не выдержала и поделилась с матерью. Рассказала ей об Эрике все, с самого начала.

Ну, или почти все. Опустила только то, что матери так или иначе не захотелось бы слушать, — всякие интимные вещи. От этого и рассказ, кстати, получился намного короче.

— Так что вот, мама, я теперь не знаю, что мне делать, — закончила она свой рассказ. — Понимаешь, до появления Эрика у меня была полная ясность в жизни и в том, что я хочу от нее. А теперь… — Она пожала плечами и намазала маслом еще один кусок испеченного матерью хлеба. — Я больше не знаю, чего хочу.

Ей заранее было известно, что посоветует ей Тереза. «Будь как София: выбери замужество, детей, дом, церковь». Ну что ж. Очень неплохо и просто выговориться, чтобы полегчало. Ответ Терезы Фрэнки слушала вполуха.

— Сага, в жизни порой приходится поступиться одним, чтобы получить другое. Приходится выбирать. Никому не дано иметь все.

Фрэнки вздохнула. Теперь вот придется слушать лекцию, но она ведь сама напросилась.

— Знаешь, — продолжала мать, — я с течением времени поняла, что не всякой женщине нужно выходить замуж. Сейчас на дворе девяностые годы. Женщины теперь могут выбирать, не то что в мое время. Я слышу, что они говорят в программе Донахью, как объясняют, почему не хотят выходить замуж, и во многих случаях приходится признать их правоту.

Фрэнки смотрела на нее, открыв рот. Неужели это говорит ее мать? Однако Тереза продолжала с задумчивой интонацией, какую Фрэнки слышала у нее впервые.

— Некоторые женщины нуждаются в любви мужчины, в его поддержке. Например, София или я в свое время. Другим этого не нужно. Их не пугает холодная, одинокая постель. Они живут ради других вещей, а не только ради любви мужчины, детишек, собственной семьи. Как и ты, они ценят деловой успех, деньги, известность. Я восхищаюсь такими женщинами, хотя и не смогла бы выбрать этот путь для своей жизни. Я полюбила твоего отца, и с тех пор…

Тереза обратила свои выразительные глаза на дочь и подняла руки жестом, которым было сказано все.

— Но ты не такая как я, сага. Ты самая сильная из моих девочек, в этом нет никакого сомнения. Независимая — вот ты какая. Мне в радость иметь такую дочь, как ты, — с крепким характером, не боящуюся одинокой старости. Вот я и говорю — забудь его. У тебя есть о чем думать — твой магазин, твоя профессия. Кто знает, какого успеха ты можешь добиться?

Фрэнки была ошеломлена. И в то же время тронута словами матери. А Тереза уже рассказывала ей смешные случаи из детства и юности в Италии, всякие истории из своей жизни в качестве молодой жены в чужой стране, и у Фрэнки возникло такое чувство, будто они не только мать и дочь, а еще и подруги.

Но потом, сидя в одиночестве в пустой квартире, она спрашивала себя, почему такое удивительное изъявление поддержки со стороны матери не так уж и ободрило ее. Она сказала все то, что Фрэнки нужно было услышать, но это почему‑то ничуть не помогло.

Что же с ней происходит?

Запасные носки и белье Эрика остались в спортивной сумке у нее в спальне, его купальный халат перекинут через спинку стула. Куда бы она ни посмотрела, всюду ее преследовали сладкие воспоминания о моментах, когда они были вместе.

Почему ее голова говорит одно, а сердце — другое? Как, например, Мигз вообще удалось прожить свою жизнь так, как она ее прожила, — в одиночестве, ни в ком больше не нуждаясь до самого конца? И почему к ней все время возвращается мысль о том, что, когда этот конец наступил, Мигз умерла одна, не оставив после себя ни мужа, который горевал бы о ней, ни внуков, которые вспоминали бы, какая замечательная была у них бабушка, ни семьи, которая проводила бы ее в последний путь?

О следующих восьми днях можно было бы сказать лишь то, что они так или иначе прошли. Тот, кто утверждал, будто время все лечит, ни черта не понимает в одиночестве, не раз возмущалась Фрэнки.

Она работала до полного изнеможения в мастерской и магазине, но все равно сон бежал от нее. Она без конца звонила в «Овальный мяч» и всякий раз получала один и тот же ответ: Эрик все еще в отъезде и они не могут сказать, когда он вернется.

Вернется ли он хотя бы к свадьбе или оставит все на свой персонал? До великого события остается чуть больше недели. И вообще, где этот скверный человек? Чем занимается? А главное, с кем он этим занимается?

За пять дней до свадьбы Фрэнки с рассветом уже была у себя в «Сумасшедшем Шляпнике». До полудня должны были прийти за четырьмя важными заказами, да еще одна из подружек невесты ужасно отравляла ей жизнь, упорно твердя, что ей совсем не нравится та потрясающая шляпа, которую создала для нее Фрэнки.

Фрэнки каким‑то чудом сохранила самообладание и пообещала немного изменить шляпу, хотя на самом деле ее так и подмывало сделать нечто такое, чтобы у этой привереды действительно появились серьезные причины для жалоб.

Ей придется поработать над собой. Она рискует испортить Нику всю свадьбу, если ее настроение не улучшится.

Она как раз пыталась придумать, как этого добиться, когда во входную дверь громко забарабанили. Фрэнки вздрогнула и бросила взгляд на часы. Было только восемь, целых два часа до обычного времени открытия.

Она подошла к двери и отодвинула щеколду. Там, опираясь рукой на дверной косяк, стоял Эрик. У него были воспаленные глаза, а вокруг рта появились чуть заметные морщинки, которых раньше не было. Но его асимметричная улыбка была все такой же, как и хорошо знакомая, волнующая хрипотца в его низком голосе.

— Привет, Забавная Мордашка. Ты уже завтракала?

Вот нахал!

Ее сердце гулко стучало, все чувства пришли в смятение. С одной стороны, она злилась на него, а с другой — испытывала до смешного сильное облегчение при виде его.

Она не захлопнула дверь у него перед носом. Но и не бросилась к нему на шею. Только у нее перехватило горло, и она не могла выдавить из себя ни слова ему в ответ. Она с усилием сглотнула раз‑другой, стараясь не заплакать: ей не хотелось, чтобы он догадался о ее волнении.

Его голос был так дорог ей, так хорошо знаком.

— Нам надо поговорить, дорогая. Может, ты все‑таки впустишь меня?

Она попыталась придать своему взгляду рассерженное выражение, но сама уже кивнула и открыла дверь. Он вошел и, не коснувшись ее, направился прямо в мастерскую. Сделав несколько глубоких вдохов, она пошла за ним.